Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера [СИ]
Наверное, именно поэтому и не находил себе сейчас места бывший алхимик, раз за разом вспоминая командный òкрик барона, свой собственный удар мечом и предсмертный хрип вора в оконном проеме. Порошок бадьянова корня тоже исправно делал свое бодрящее дело, и о том, чтобы забыться теперь сном, оставалось только мечтать. Сам Влад ушел вместе с хозяином и его родней, сжигать трупы бандитов — придуманную бароном легенду надо было поддерживать, а с трупами вурдалаков и упырей полагается поступать именно так. Здесь Юрай в очередной раз поразился изобретательности Зборовского и быстроте его реакции: хозяин заведения мгновенно зауважал путешественников еще больше, а к прибытию стражников поутру никаких следов от трупов уже не останется, одно лишь дворянское слово барона, подкрепленное свидетельствами трактирщика и его родни. И — никаких неприятных вопросов.
Юрай с удовольствием пошел бы сейчас вместе со всеми остальными, но просто не смог — дрожали руки, да и ноги тоже не слишком хорошо держали. А оставаться в таком раздрызганном состоянии совершенно не хотелось: жизнь есть жизнь, и дело движется к тому, что в будущем ему придется убивать еще не раз и не два, хотя бы это и было распоследним из занятием, о которых он мог мечтать — он, все последние годы только лишь лечивший и помогавший. Но нервная дрожь и напряжение во всём теле отчаянно искали выхода, просто требовали разрядки…
Мысль пришла в голову внезапно и неожиданно. Мысль простая как бревно и, казалось бы, лежащая на поверхности. Мысль, до которой он должен был бы додуматься сразу же…
— Кольцо!
Если Вайниэль смогла активировать подаренное валькирией кольцо, если это кольцо «знает» теперь свой металл, пусть даже и не принадлежащий здешнему миру… И ведь оно уже вбирало в себя раньше и холод Эльбенборка, и жар эльфийского лона!
И теперь Юрай, старательно вспоминая давние полузабытые уроки в школе при Университете, а заодно и более свежие наставления Энцилии перед отъездом из Вильдора, попытался ощутить бушевавшую в нем пробуждённую Силу. Ощутить, прочувствовать, принять в себя и собрать потом всю её в одном месте — в том пальце, что был опоясан полоской переливающегося жемчужными и перламутровыми бликами металла.
Поначалу он не ощутил вообще ничего. Но постепенно, пусть не с первой попытки, что-то начало получаться. Вот в однородном течении пронизывавших его стихий (оказывается, он снова начал их чувствовать!) стали появляться какие-то сгустки. Потом эти сгустки начали слипаться между собой — подобно тому, как собираются вместе мельчайшие крупинки масла, когда пахтаешь сливки. Наконец, поток силы, отчетливо окрашенный теперь уже в зеленоватые тона (стихия огня, стало быть!) закружился по кольцу, вбирая в себя напряжение и дрожь начинающего волшебника. Этот поток кружился все быстрее и быстрее, постепенно вовлекая в свое движение и новый, оранжевый слой (вода? снег? холод?), к самому же Юраю все увереннее приходило успокоение и ощущение равновесия. И когда в их новую комнату вошел пропахший дымом костра и отдающий холодом ночной улицы барон, он застал своего товарища совершенно спокойным, собранным и созревшим для следующего шага.
— Смотри-ка, уже светает. Ну что, служивый, позавтракаем — и на Фанхольмскую гору?
* * *По сравнению с Эльбенброком, и уж тем более с Двурогом, который, полностью оправдывая свое название, парой заостренных пиков-близнецов царственно вздымался надо всей горной грядой, — по сравнению с ними располагавшаяся западнее и давшее название городу Фанхольмская гора казалась вовсе не горой, а скорее невысоким пригорком, со своей изрядно стертой кособокой верхушкой и ступенчатым склоном, на уступе которого навечно застряла тоненькая полоска тумана. Внимательному взгляду открывались и следы, оставленные в теле горы поколениями гномов — тех самых, что некогда добывали здесь самородные медь и серебро, да и вкрапленными в породу мелкими золотыми чешуйками тоже не брезговали. Но все металлоносные жилы были уже давно выработаны, и на память о былых стараниях горнодобытчиков остались только испещрившие гору многочисленные шахты, штольни и штреки — старые, полуобвалившиеся, заросшие бурьяном и мелким кустарником…
Изо всех многочисленных входов в тело Фанхольмской горы Юрая со Зборовским интересовал сейчас только один — тот, откуда отчетливо доносился странный, незнакомый и весьма тошнотворный запах. Поначалу этот душок воспринимался просто как досадная помеха, но по мере приближения к пещере кобольдов источаемое ею зловоние становилась все сильнее и все отвратнее. О да, теперь можно было очень хорошо понять жителей Фанхольма и его окрестностей, которые прозвали гору нечистой и предпочитали обходить ее стороной, и подальше. Но путешественникам, как ни печально, надо было сейчас именно туда, к источнику этого смрада и зловония, и они упрямо продвигались вперед и вверх — благо особого мороза, не в пример давешним высотам Эльбенборка, не замечалось, да и налетавшие порывы ветра иногда чуть развеивали гадостные испарения, позволяя вдохнуть глоток-другой относительно свежего воздуха. Один раз Зборовского все же вытошнило на слегка припорошенный мокрым снегом склон, но Юраю, более привыкшему к отвратным запахам своих алхимических процедур, пока еще удавалось удерживать свой желудок от извержения. И они осторожно, но неуклонно шагали теперь именно туда, куда им столь настойчиво не советовали сейчас себя совать их собственные носы.
Впрочем, человек ко всему привыкает. Говорят, что даже и к виселице: сначала подергается-подергается, а потом, глядишь, и привыкнет. Вот так же и к нынешнему тошнотворному смраду: войдя в узкий полуразрушенный лаз, откуда исходили раздражающие миазмы, оба энграмца с удивлением почувствовали, что дышать стало как бы даже и легче. А впереди обнаружились разрежавшие темноту пещеры отсветы огня, и куда им направляться дальше, сомнений уже не оставалось.
* * *— Трор, Рафф, вы только поглядите, кто к нам пожаловал! Людишки — ай да оказия какая!
Одноглазый Хайек, завидев гостей, захохотал высоким и хриплым, каким-то каркающим смехом, отчего нерасчесанные космы на его голове затряслись в веселом непотребном танце. Два других кобольда, сидевшие вместе с ним за крепко сколоченным деревянным столом перед очагом, пылавшем в дальней стене широкой, но приземистой пещеры, поспешно хихикнули в ответ. Оба брата были заметно крупнее своего предводителя — но, в отличие от него, уже практически не имели волос на голове, отчего их крючковатые провалившиеся носы и морщинистые уши придавали вытянутым лицам еще более злобное выражение. Сам же старший кобольд, невысокий и круглолицый, мог бы, наверное, даже показаться довольно милым и забавным, на манер рыжего клоуна, если бы не уродовавшее его лицо огромное бельмо вместо правого глаза.
